Интервью с Иваном Назаровым
Этнограф – редкая научная специальность. В нашем регионе ученых этого направления можно пересчитать по пальцам одной руки. Один из них – директор Института истории и международных отношений Алтайского государственного университета, кандидат исторических наук Иван Назаров. В рамках проекта «Беседы с учеными» он рассказал «Политсибру» о коренном народе кумандинцах, русском населении Алтая и традиционных головных уборах Средней Азии.
Род «куманда»
– Изучаешь кумандинцев много лет. Написал о них множество научных работ, защитил диссертацию, в диаспоре тебя считают почти своим. Что нового ты открыл в материальной культуре этого коренного народа?
– К моему удивлению, ранее практически не было исследовано рыболовство. Этот пласт хозяйственной деятельности позволяет проводить параллели с другими народами бассейна Оби по технике ловли, названию устройств и многому другому. Считалось, что тюркские этносы вели кочевой образ жизни и не занимались ловом рыбы. У кумандинцев, как я выяснил, были широко представлены архаические и современные способы ловли. Ловили в котцы (сплетенный из прутьев заборчик спиральной формы), использовали сайдыпы – более сложные рыболовные снаряды на крупных реках, делались и запруды, куда загоняли рыбу и воду спускали. И все это до сих пор воспроизводится и используется. По материалам рыболовства кумандинцы сближаются с другими народами обского бассейна, например, хантами. Это, вероятно, отражает очень древний пласт культуры и общие этапы этнической истории.
Впервые удалось воссоздать календарную систему от дней до года. Интересно, что монографии по этой теме у других коренных народов Сибири были, а в научном переосмыслении для кумандинцев это было белое пятно.
– Кумандинцы в своем большинстве были охотники?
– Они вели в прошлом комплексное хозяйство. Одна охота не обеспечивала общество стабильным продуктом. Поэтому они занимались и собирательством, рыбной ловлей, мотыжным земледелием, скотоводством. Все эти отрасли были ограничены местными природными условиями, но дополняли друг друга.
Можно говорить о том, что охота и связанные с ней мировоззренческие аспекты, фольклор, верования, обряды – это все же основа традиционной картины мира кумандинцев, как и их соседей: шорцев, челканцев, тубаларов. Эти аспекты мы постарались показать на выставке «Мир таежных культур Северного Алтая», которую в прошлом году открыли в Музее археологии и этнографии АлтГУ. Основу выставки составили экспонаты, привезенные мною и моими коллегами из этнографических поездок к алтайцам в начале 2000 года.
– В твоих этнографических экспедициях встречи с шаманами были?
Интервью с алтайским ученым Романом Яковлевым
– Классического шаманизма, каким его описали мои предшественники в начале ХХ века, сегодня не встретишь. Шаманская традиция в силу разных причин прервалась. Скорее всего то, что мы сегодня наблюдаем, можно назвать неошаманизмом.
Тем не менее, кумандинцы следят за собственной генеалогией и гордятся, когда в роду обнаруживается шаман или шаманка. Я записал много рассказов об этих людях, их помнят. До пятидесятых годов XX века у кумандинцев еще сохранялся обряд жертвоприношения лошади «Тайэлга». Потом появился запрет держать частный скот, и обряд ушел.
В первой половине прошлого века еще практиковался эротический обряд «Кочо-кан». Венгерский ученый Вильмош Диосеги в шестидесятых годах вместе с Феофаном Сатлаевым исследовали шаманизм у алтайцев, записали упомянутые выше обряды. Потрясающий объем информации был собран, но он, к сожалению, до сих пор не обработан. Эти материалы очень востребованы у современных кумандинцев. Они активно возрождают свою традиционную культуру, в том числе возобновили проведение «Кочо-кана». Для этого они используют музейные коллекции, архивные материалы, в том числе и работы этнографов. Такая интересная цикличность: от собеседника – к этнографу; через года от записей этнографа – к потомкам собеседника….
– Сколько кумандинцев на Алтае сегодня?
– По переписи 2010 года в РФ всего чуть более 2900 кумандинцев, примерно половина из них живет в Алтайском крае. Но тенденция к вымиранию коренных народов Сибири продолжается. Новая перепись даст более скромные данные. Такие пессимистичные прогнозы актуальны для многих коренных и малочисленных групп Сибири. Что в свою очередь, должно пододвигать общество к более активным шагам по сохранению этнического многообразия.
– Искать статьи и диссертации затруднительно. Где можно почитать об этом коренном народе?
– Итогам 15 лет исследований стала моя монография «Кумандинцы: традиционное хозяйство и материальная культура», изданная в 2013 году. Также в академическом коллективном труде «Тюркские народы Сибири», которая была издана в 2006 году, есть большая глава о кумандинцах, написанная совместно с Дмитрием Анатольевичем Функом – исследователем народов Южной Сибири, директором Института этнологии и антропологии РАН.
Отряд из одного человека
– Этнографы работают в одиночку. Не страшно было в первый раз оказаться в неизвестном месте?
– Перед экспедицией всегда ведется большая подготовительная работа. Были связи по археологической линии, были письма и звонки, помощь органов власти. По приезду в райцентр или в сельсовет, администрация определяла меня в крепкую семью, где можно было не только жить, столоваться, но и получать очень ценные сведения. Главное не ехать с пустой головой. Должны быть определенные знания, программа исследования, вопросники и инструментарий (фотоаппарат, диктофон, дневник). Неопределенность всегда настораживает, но этнография как наука, создана в XIX веке в рамках выездов исследователей в другие регионы планеты. Поэтому сильно страшно-то и не было. Волнительно, да!
– Ты стал приживальщиком?
– Нет. Свой хлеб я отрабатывал, выполняя все хозяйственные работы. Отцы советской этнографии Лев Яковлевич Штернберг и Владимир Германович Богораз еще в двадцатые годы прошлого века сформулировали законы полевой работы. Одним из главных принципов этнографии является успешное вживание в изучаемый коллектив. Ученый должен жить той же жизнью, что и изучаемый народ, жить в их жилищах, спать на таких же кроватях, вместе с ними есть их же пищу. В принципе я с детства знаю крестьянский труд, поэтому для меня это было привычно. Была, конечно, некоторая этническая специфика в еде, например. Но это не мешало, а, наоборот, помогало глубже понять изучаемые аспекты хозяйственных занятий, ремесленных технологий – тем, которые меня тогда интересовали. Мне повезло, на рубеже XX и XXI веков еще сохранились старики, которые говорили на кумандинском языке, что позволило получить разветвлённую кумандинскую терминологию в области хозяйства, материальной и духовной культуры.
– Некоторые коренные народности считали, что фотоизображение забирает часть души. Разрешали ли делать фотографии?
– В тех районах, где я работал – Северный Алтай, таких трудностей не было. У местного населения нет такого негативного отношения к фотографиям. Более того все фотографии собеседников я высылал им после экспедиций почтой. Все это часть корпоративной культуры, негласный кодекс работы этнографа. Это позволило укрепить многолетние личные связи.
– Видел тебя на экспедиционных фотографиях с Борисом Хатмиевичем Кадиковым.
– В Бийском музее, в котором многие годы трудился Борис Хатмиевич, я работал с кумандинскими материалами. Борис Хатмиевич, как бесценная база данных, давал информацию о самых ярких хранителях культуры. В 2002 году мы обследовали известный неолитический памятник «Турочакскую писаницу». Борис Хатмиевич, конечно, уже в силу возраста тогда физически не работал, но выступал в качестве эксперта и увлекательного рассказчика. Он очень многое поведал о том, как происходило становление Бийского краеведческого музея и его этнографической коллекции.
– Главное качество этнографа?
– Пластичность. Стремление жить жизнью другого народа. Принятие ценностей иного этноса.
Шапки
– Твой домашний музей головных уборов включает 150 экземпляров. Что они тебе дают в этнографическом аспекте?
В гостях у "Политсибру"доктор философских наук, профессор Инна Владимировна Черданцева
– Каждый этнограф в душе собиратель, коллекционер. В ходе экспедиционного изучения северных алтайцев и я собирал предметы, отражающие их традиционную культуру. Тогда еще такие предметы встречались в кумандинских семьях. Эти предметы передавались в Музей археологии и этнографии АлтГУ. И сегодня их практически нет. Оставшиеся крохи собираются самими кумандинцами в музеи своих сообществ. Такое хранилище создано, например, на базе кумандинского этноцентра в с. Красногорском.
Со временем я стал ездить в страны Центральной Азии, где «открыл» для себя уникальный мир культур казахов, кыргызов, таджиков и др. Их миры и сегодня наполнены этнографическими артефактами. В этом смысле Центральная Азия – этнографический заповедник. Началось мое увлечение по сбору национальных головных уборов - тюбетеек с сувениров, они и были в основе коллекции. Затем я уже стал целенаправленно собирать головные уборы, формировать целостную коллекцию. Постепенно фонд увеличивался. Экспонаты перестала вмещаться в рабочем кабинете и «попросились» на большие площади. Так возникли несколько выставочных проектов на основе моей коллекции головных уборов: в Алтайском государственном краеведческом музее, Алтайском краевом российско-немецком доме, Алтайском государственном университете. Выставки вызвали интерес у разных целевых групп, в планах продолжить такие выставки на других площадках. Этот выставочный проект некоммерческий, он носит просветительский характер. Сами выставки и головные уборы я использую в образовательном процессе. На примере головных уборов знакомлю студентов с особенностями культуры разных народов.
– Головной убор – источник информации?
– Головной убор это самая заметная составляющая костюма. Он несет большое количество информации. Материал изделия говорит о хозяйственной деятельности этноса (шкура, хлопок, войлок, лен, шелк). Здесь же можно найти определенный знак возраста, пола, социального статуса человека. По головному убору мы часто можем делать выводы о религиозных воззрениях носителя. Есть особые виды тюбетеек, которые передают эмоциональное состояние. В траур – одни шапки, в праздники – другие. Тюбетейка в Центральной Азии – это еще и маркер региональной принадлежности. По тюбетейке можно определить район проживания человека.
– Свою голову украшаешь коллекционными предметами?
– У меня много женских, детских шапок. Как-то сложилось, что предметы коллекции в быту не использую.
Русские
– У тебя есть работы о русском населении Алтая. Чем мы отличаемся от «россейских»?
– Алтайский край – один из самых русских регионов Сибири. В этнической палитре нашего региона более 140 народов, но русских при этом около 94 %. Этнокультурный портрет нашего региона мы представили в справочнике «Этноатлас Алтайского края», который был издан в самом конце 2019 года.
В этнической истории нашего региона есть много специфических моментов, выделяющих его среди других территорий Южной Сибири. Важно, что территория Алтайского горного округа имела особый статус кабинетских земель. Передвижение других этнических групп здесь было ограничено. Для работы на горных заводах в 1740-1750 годах были насильственно переселены крестьяне с разных регионов Сибири, Приуралья. Почти век они жили здесь изолировано с той материальной и духовной культурой, которую они привезли с собой. Эта старожильческая группа была замечена многими исследователями, путешествующими по Алтаю. Большая часть этих людей были старообрядцами разных толков, что тоже вело к некоторой герметичности. Переселение рубежа XIX и ХХ веков дало почти миллион новых крестьян с традициями Центральной России. Переселенцев было больше, чем старожилов. И эти группы вступали между собой в конфликты. Следы этого своеобразного противостояния до сих пор сохранились в сознании крестьян.
Мои предки прибыли на Алтай в конце ХIХ века из Тамбовской области. Смотрю на это явление как ученый и вижу, что переселялись целыми деревнями, сохраняя традиционный уклад и социальные связи. Анализирую сейчас пищевые традиции своих предков и вижу теперь различия, связанные с разными районами их выхода. Например, в семье моей мамы, происходящей из восточных районов Украины, повседневным блюдом был борщ. В семье отца, предки которого переселились с тамбовщины, таким блюдом были простые супы, щи…
Несмотря на кажущуюся полноту изученности этнографии русского населения Алтая, многие темы еще нуждаются в проработке и «новом взгляде». Каждое новое поколение заново объясняет для себя окружающее его этническое пространство…
Научный задел
– Почему этнографические знания получались в аспирантуре и в докторантуре Омского университета?
– Все началось с краеведческого кружка в родном селе Бобково, где учитель Яков Семенович Нагайцев пробудил интерес к истории и археологии. Помню, как в 1993 году мы – школьники участвовали в краевых археологических сменах, работали на памятнике в Фирсово под Барнаулом. На тот момент в нашем регионе была выстроена хорошая профориентационная система для детей, которые интересуются историей, археологией, этнографией. Потом я закончил исторический факультет Алтайского государственного университета, писал диплом по традиционной культуре кумандинцев, неоднократно участвовал в археологических экспедициях в районах проживания этого народа в Красногорском и Солтонском района Алтайского края. Но мое научное становление как этнографа происходило в аспирантуре Омского государственного университета, где сложилась одна из сильных кафедр в стране. Мой научный руководитель Николай Аркадьевич Томилов – известный этнограф, специалист по тюркскому населению Западной Сибири.
– С чего начинал молодой этнограф?
– Начитывал источники, объездил большинство библиотек Сибири, по гранту для молодых ученых ОмГУ работал с фондами музеев Санкт-Петербурга. Разумеется, каждый год летом, бывало и осенью, совершали выезды в поле – к изучаемому народу для сбора материала. Без этого не бывает качественной этнографии.
– Кто из крупных ученых являлся ориентиром по твоей тематике?
– Как в любой науке, на труды предшественников смотрят критично, так как они несут на себе следы эпохи. Миссионер Василий Иванович Вербицкий тридцать лет жил среди алтайцев, обращал их в православие, оставил интереснейшие записки и описания культуры алтайцев, но этнография не была его основным занятием. С другими научными принципами на Алтай приехал молодой Василий Васильевич Радлов, будущий академик и директор Кунсткамеры. Он не обладал таким временным запасом как Вербицкий, но его дневниковые записи «Из Сибири» о поездках по районам Азии очень интересны, хотя местами поверхностны. Ученый Леонид Павлович Потапов работал фундаментально, разработал много тем в алтайской этнографии, но его ограничивали идеологические рамки. Во многом из-за существовавших ограничений его книга об алтайском шаманизме вышла только в 1991 году.
– Это внешний взгляд, а были этнографы-кумандинцы, которые исследовали этнос изнутри?
– Моими научными предшественниками стали кумандинцы Петр Иванович Каралькин и Феофан Александрович Сатлаев. Их публикации – пример этнографии изнутри народа. Они ушли из жизни в девяностые годы, оставив хороший научный задел.
Александр Строганов пояснил, что такое страх, и как с ним бороться
